Куба – любовь моя. Глава восемнадцатая. Немного идеологии

Наблюдая нежелание руководителей ЭНИИ выполнять изыскания по советским нормам, я не только при каждой встрече напоминал об этом, но руководителям (Реумелю, Оскару, Михелю Анхелу; с Нестором я встречался намного реже) каждый раз задавал вопрос: вы для чего делаете изыскания? Чтобы продемонстрировать своему руководству, что стараетесь что-то сделать? А то, что ваш отчёт не может быть использован при проектировании – это вас не волнует? Отдаёте вы себе отчёт, что тем самым вы тормозите строительство объектов, очень важных для Республики Куба? Они смотрели на меня как на новые ворота, и возражали: вот если бы ты согласился принимать всё по кубинским нормам… На что я опять повторял: посмотрите, что записано в контракте: проектирование ведётся по советским нормам, которые базируются на изысканиях по советским нормам…

Надо сказать, что кубинские исполнители время от времени ставили меня в известность, что руководство ЭНИИ заставляет их выполнять изыскания только по кубинским нормам, на что я каждый раз обращал внимание на необходимость ещё раз прочитать условия контракта по конкретному объекту. Видимо, устав препираться со мной, они решили включить «тяжёлую артиллерию». Так в январе 1987 года в Гавану прибыл «для чтения лекций» профессор Ленинградского горного института доктор геолого-минералогических наук Валерий Давидович Ломтадзе. 21–23 января состоялось три его лекции для специалистов ЭНИИ о составе инженерно-геологических изысканий, построении инженерно-геологических карт, выполнении лабораторных исследований грунтов. Кроме лекции состоялась совместная поездка в грунтоведческую лабораторию ЭНИИ, а в качестве культурной части программы – посещение парка имени Ленина и зоопарка в нём. После лекций были ответы на вопросы слушателей. В ответах В.Д. Ломтадзе заявил, что не имеет значения, по каким нормам выполняются изыскания. Я во время поездки в зоопарк сказал ему, что он допустил оговорку, не сказав, что в любом случае изыскания и проектирование должны вестись по одинаковым нормам. Добавил ещё о возможных последствиях его заявления, поскольку речь идёт о выполнении межгосударственных контрактов по проектированию объектов советскими организациями по советским нормам, на что он только подвигал плечами. На атаку Оскара, что неужели моё мнение может быть выше мнения такого уважаемого профессора, я ответил, что лекции его я прослушал с интересом, его особое мнение по вопросам инженерной геологии знаю давно, а что касается норм на выполнения изысканий, то его слова могут быть приняты во внимание только в случае, если именно его слова будут записаны в межгосударственном контракте. А поскольку по нашим подконтрольным объектам в контрактах записано выполнение работ по советским нормам, пока я здесь, принимать буду только по советским нормам, о чём постоянно напоминаю.

Всё это в полной мере касалось и объекта в Карупано. Когда дело дошло до составления технического отчёта, Артуро Гонсалес в качестве особого требования начал настаивать на включении в отчёт характеристики грунта RQD (количество извлечённых обломков на единицу длины керна). У нас, в отличие от американских норм, такой нормы нет ввиду её практической бесполезности, и я после препирательств сказал ему, что это не обязательно и может быть принято только как дополнительная информация для «качественной» (в противовес «количественной») оценки свойств грунтов. (Увы, добавлю, что через 30 лет, когда пишу эти строки, появилась информация, что эту практически бесполезную характеристику скального грунта наши «эффективные менеджеры» пытаются ввести в российские строительные нормы в качестве обязательной на площадках, сложенных нескальными грунтами).

Когда отчёт был составлен, и мы приехали в Камагуэй принимать его, после прочтения перевода я спросил Артуро: что же ты, настаивал, настаивал, а ни слова не написал об RQD? У тебя хоть данные-то есть? Он схватился за голову: что делать? – Сесть и быстро дополнить. На следующий день он подошёл и говорит: не получается написать, помоги! Хорошо, хотя эта информация не обязательна, давай результаты.  После того, как он их принёс, часа через два я пригласил его для прочтения (с переводчиком) вставок в отчёт.  Спросил у него: написано то, что ты хотел? О, si. si (да, да…)

Через некоторое время я с переводчиком Володей Павлюком опять прибыли в Камагуэй. Туда же приехали Реумель, Оскар, ещё кто-то. Совещание на тему утверждения («апробирования») отчёта, который нами уже был проверен и с оговорками одобрен. Начались выступления, во время которых подчёркивалась большая проделанная работа. Я в подобном митинге принимать участия не собирался, но Реумель настоял, что это необходимо. Если так, то я решил сказать, что работу можно было завершить месяца три назад… Пока я произносил эти слова, Реумель с Оскаром стали вслух разговаривать между собой на отвлечённую тему, показывая, что это для них не интересно. Тогда я, прервав своё выступление, сказал, что надо сделать перерыв в совещании, имея в виду, чтобы Реумель с Оскаром смогли закончить свой разговор. Все это поняли, но Реумель, который вёл совещание, сказал, что надо продолжить. Тогда я молча встал, вышел на улицу и сел на лавочку. Началась беготня. Когда вышел переводчик Володя и спросил, что случилось, я ответил: зачем было давать мне слово, когда у них был более интересный разговор между собой. Володя подумал и сказал: да, не зря нам здесь платят больше, чем в Союзе. В зал заседания я не вернулся. В отчёте о командировке, не вдаваясь в детали, я написал, что принял участие в совещании по случаю подписания и выпуска отчёта. 

20 июня 1987 года по приглашению кого-то из знакомых не из нашей группы я совершил поездку на пляж Альтура («высота») в провинции Пинар-дель-Рио, примерно в 100 км к западу от Гаваны. Неширокий чистый песчаный пляж, затем обширная, возможно, в несколько километров, отмель, до края которой я за время охоты так и не доплыл. Ровное, плоское, песчаное дно покрыто водорослями. За 4 часа поднял 2 «катушки» и 11 «развёрток» с очень тонким «крылом», таких слабых нигде больше на Кубе не встречал. Самые толстостенные развёртки встречал на Плайя-Ларга, а самые красивые – на северном берегу острова от Варадеро до Моа. Все ракушки, кроме одной, раздал новичкам, ротация кадров шла постоянно, не только в этой группе, но и в посёлке Флорес.

По мере приближения моего отъезда в Союз в повестку дня вставал вопрос о передаче партийных дел приемнику. После приезда москвичей я ощутил сильное давление с их стороны. Поразмыслив, я пришёл к выводу, что началась борьба за должность секретаря парторганизации группы, причём, с прицелом, чтобы секретарём избрать Льва Фёдорова. Конечно, давление оказывалось не своими руками, а с помощью верных оруженосцев. Особенно старался один работник из вновь прибывших в Матансас зам. главного инженера какого-то подразделения ГорьковТИСИЗа. Посмотрев на его старания на ряде партсобраний, я как-то встретил его одного и задал прямой вопрос: для кого он так старается? Выслушав его отнекивания, я сказал, что собираюсь уехать, потому что у меня заканчивается третий год пребывания, а ему посоветовал умерить пыл, если не хочет улететь в Союз со мной в одном самолёте. Больше я его не слышал, даже на отчётно-выборном собрании. Переговорив с Сергеевым, пришли к выводу, что наиболее приемлемой является кандидатура Николая Ефименко, хотя и москвича, но не входившего в их плотную обойму.

С этой идеей задолго до отчётно-выборного партсобрания пошёл в объединённый партком, изложил её инструктору – в Союзе он был секретарём одного из московских райкомов КПСС. Он видел постановку работы в нашей парторганизации. «Подожди, подожди, – повторил он, – а свою кандидатуру почему не предлагаешь?». Я ответил, что заканчивается третий год, мне уезжать. На что последовало неожиданное: об этом не беспокойся. На этой должности можешь работать до пяти лет, проблем не будет. На что пришлось признаться, что вынужден уехать по семейным обстоятельствам: дочь – студентка МГУ, у неё маленький ребёнок, надо помочь ей успешно закончить учёбу. После обсуждения этой проблемы он согласился, потом обсудили кандидатуру Ефименко – тоже согласился.

Начался подсчёт возможного расклада голосов, персональная работа с людьми, чтобы не случилось какой неожиданности в условиях начавшихся в Союзе «перестройки, демократизации и гласности».

Если профсоюзные, да и текущие партийные собрания мы проводили, как правило, в Матансасе, то отчётно-выборное твёрдо рекомендовалось проводить исключительно в здании ГКЭС, где точно была исключена возможность прослушки. На партсобрание 21 октября 1987 года к нам прибыл член объединённого парткома, работник ГКЭС, который должен был проследить за неуклонным соблюдением партийной дисциплины в проведении линии Партии, но, похоже, как и я, и тысячи других коммунистов в то время никак не могли взять в толк, куда гнёт Горбачёв. Об этом мы перебросились несколькими словами в перерыве собрания. Свой отчётный доклад я построил таким образом, чтобы подчеркнуть успешность своей работы. Но поскольку в докладе обязательно должна была присутствовать и самокритика, я не стал уклоняться и признал своё упущение, что, поручив идеологическую работу Фёдорову, я понадеялся на него, как бывшего секретаря парторганизации при работе во Вьетнаме, недостаточно контролировал его работу, которую он практически провалил. Здесь была, безусловно, тактическая уловка, но в тех рыхлых, бесстержневых условиях идеология вправду была хуже некуда. В то время мы понятия не имели, куда завтра подует ветер, поэтому проводили линию, чтобы самим было комфортно работать, особенно Сергееву, который после моего отъезда оставался на четвёртый год. Закончилось собрание строго так, как и было подготовлено: шестью голосами из десяти членов партии Николай Ефименко был избран секретарём, а Фёдоров – его заместителем.  Предварительный подсчёт голосов оказался точным.

Что бы ни было сказано на партийном собрании, но объединённый партком при Посольстве СССР в Республике Куба, эта направляющая и руководящая сила, был жив. Он продолжал вести линию по поддержанию не только партийной, но и бытовой дисциплины специалистов. В любой группе советских специалистов обязательно функционировали и партийная организация, и профком, были в обязательном порядке и пропагандисты, и агитаторы, проводились семинары для секретарей, пропагандистов, агитаторов. Причём семинары проводились на очень высоком уровне, вели их профессора – преподаватели философии и научного коммунизма, их на Кубе была целая когорта в разных группах. Неустанную разъяснительную работу по профилактике правонарушений проводило Генконсульство, причём нарушений не только во время пребывания, но и при возвращении в Союз.

Например, что мы приобрели в первую очередь себе, когда появилась пусть незначительная, но валюта? Не компактные магнитофоны, которые были мечтой, не одежду, а японские калькуляторы. Для чего? Напомню, что о персональных настольных компьютерах мы тогда ещё не знали и не мечтали. Но у себя в тресте и геологи, и топографы занимались вычислениями, которые приходилось делать или на счётах, или в лучшем случае на арифмометрах. Я за свою жизнь выполнил миллионы вычислений на разных арифмометрах. Поэтому я купил калькулятор, позволявший выполнять сложные вычисления. И не я один так поступал: мы искали пути для повышения производительности труда у себя на работе уже в Союзе. Так вот, на встречах с консулами каждый раз акцентировалось внимание на «нормах», которые ни в коем случае нельзя превышать, чтобы не объясняться, не собирался ли ты заниматься в Союзе спекуляцией.

Некоторые не обращали внимания на эти увещевания. Помню, в посёлке Флорес выслали в Союз одну грузинскую семью за то, что на «ребахаде» (периодическое снижение цен в валютных магазинах Кубы для быстрого получения определённого количества валюты) они купили около полусотни джинсов по 5 долларов, а продавцы тут же «просигналили» кому надо.

Ещё при Никитине мы пережили антиалкогольную кампанию. До этого все серьёзные мероприятия, как правило, не обходились без «приёма на грудь». А тут, рассказывали, явился на очередное мероприятие секретарь объединённого парткома Шабрин, налил себе в стакан рефрески (освежающий напиток), а водку велел тут же убрать со столов. Эта волна пошла вниз, в группы. Стали следить, не берёт ли кто лишнего спиртного. Помню смешной казус. Наверное, месяца за два до этой кампании я привёз из Матансаса несколько бутылок (по 0,33 л) пива. Часть выпил, одна «завалялась», болталась в холодильнике. Я уже начал сильно сомневаться в его годности, и как раз во время «борьбы с алкоголизмом» решил открыть эту последнюю, но она, хотя и стояла в холодильнике, дала сильный выброс газа. Не стал пить, боясь отравиться. А через несколько дней рассказал об этом в группе. Весь «треугольник» меня осудил, что я вылил, а не отдал кому-нибудь. Особенно горевал Валера Казарян, который упрекал меня: ну ладно, может, нас ты не уважаешь, но мог бы отдать Геннадию Ивановичу… Ворчали дня три, пока не успокоил: «Валера, пойми, я даже не подумал кому-то отдавать, побоялся, что испортилось, зачем же кого-то травить?» На что он со знанием дела парировал, что кубинское пиво никогда не портится… Но упрёки прекратились…